Читать книгу "Змеи. Гнев божий  - Ольга Миклашевская"

– Я что, по-твоему, календарик веду, где зачеркиваю дни, проведенные на свободе?

– Мой тебе совет: заведи такой, пригодится. – Посейдон выдает что-то наподобие слабой улыбки, но смуглая морщинистая кожа попросту отторгает очередной изгиб. – В общем, можешь не благодарить, это я похлопотал.

– Молодец. Возьми с полки пирожок, – вставляет Зефир очередное подцепленное где-то по пути выраженьице. Когда твоя работа связана с постоянными перелетами, еще и не такого нахватаешься.

Пока оба нелюдя молчат, задумавшись каждый о своем, дождь становится все сильнее. По улице несколькими этажами ниже бежит женщина с коляской, вместо зонта прикрываясь пакетом, но с таким же успехом она могла бы читать молитву. Каждый раз, когда она ступает на превратившийся в одну большую лужу асфальт, в разные стороны разлетаются брызги и звуки «чпок-чпок!».

Зефир осторожно проводит кистью по воздуху, и вокруг женщины образовывается что-то вроде пузыря, который тут же вбирает в себя значительную часть небесной влаги. Но сама дама, конечно же, не замечает никаких изменений.

– Ты же знаешь, взамен я хочу кое-какую услугу, – говорит Посейдон, также наблюдая за забывшей где-то зонт несчастной.

– Какой сюрприз.

– Это совсем ненадолго. Ты же сам говоришь, что счет дням не ведешь, вот тебе и покажется, что прошло всего мгновение.

Зефир устало вздыхает.

– Давай ближе к делу.

Если бы он разговаривал с кем-то менее могущественным, то тут можно было бы поторговаться или вовсе избежать встречи. Но все знают: если Посейдон что-то задумал, то этого уже не миновать.

Тем более что Зефир и правда довольно давно ожидал наказания. С трибуналом шутки плохи, и отсрочка исполнения приговора наводила на не самые приятные мысли.

Сожалеет ли он о случившемся? Определенно. Но если бы даже он пал на колени перед Хроносом и уговорил его повернуть время вспять, то, скорее всего, поступил бы так же. Это была любовь, которую Гиацинт все равно не способен был принять, так что лучше он будет мертв, чем принадлежать кому-то другому.

Конечно, каждому преступлению соответствует свое наказание, и томительное ожидание оного Ветру уже порядком поднадоело.

– Есть у меня для тебя кое-какая работенка, – издалека начинает верховный бог, не глядя на Ветра. – Сам понимаешь, когда у тебя в подчинении целый пантеон, приходится быть довольно жестким правителем. И все же иногда даже бессмертных одолевает скука, и они пытаются развлечься.

– Можно пропустить эту пафосную часть, пожалуйста?

Посейдон хрипло смеется.

– А тебе, я смотрю, палец в рот не клади. Что, куда опаздываешь?

– Если я здесь еще полчаса проведу, земли восточней останутся в этом году без урожая. Но тебе, насколько я понимаю, плевать на проблемы простых людей.

– Как будто тебе есть до них дело, – справедливо замечает Посейдон. – В общем, если коротко, то мне одна птичка напела, что Андромеда наконец вышла на охоту.

– И на кого же она охотится?

Зефир не ожидает, что Посейдон ответит на этот вопрос, поэтому вздрагивает, когда слышит:

– На мертвеца.

– В смысле?

– Весь мир считает ее мертвой, и только некоторые – я в том числе – знают правду. Ей удавалось скрываться не одно тысячелетие, но, как и многие из нас, она стара и слаба. Каждое перерождение дается ей все труднее и, похоже, совсем скоро мы станем свидетелями долгожданной развязки.

Ветра особо не волнуют подобные разборки. За время его существования это происходило так часто, что, как и к любым несправедливостям, он к этому быстро привык. Со временем чужие трагедии совсем перестали трогать, хотя что-то в его каменном сердце временами и отзывается.

– От меня-то что нужно?

– Ну, знаешь, будешь моими глазами и ушами. Будешь докладывать мне, что да как, пока я буду занят. Работа не пыльная, а в качестве награды можешь наконец обрести свободу, которой ты так дорожишь.

– Что-то мне не нравится формулировочка, – криво ухмыляется Зефир. – Не «избежать наказания», а «обрести свободу».

– Все-то ты подмечаешь. В общем, чего скрывать – какое-то время и правда придется провести за решеткой. Но, поверь мне, это покажется тебе мгновением по сравнению с той вечностью, которую ты уже прожил и которая ждет тебя впереди.

– Только не го…

– Тебе понравится в Божедомке. – Широкая улыбка Посейдона скорее пугает, чем внушает надежду. – Я там никогда не был, но никогда ничего плохого про это место не слышал.

– Как же, не слышал, – бормочет Зефир себе под нос. – Оттуда же никто не возвращался.

Но большеухий бог, конечно же, все слышит.

– Нет, почему, на моей памяти было два или три случая побега. Те заключенные, правда, до большой земли так и не добирались, но птичке, за которой будешь присматривать ты, это удастся.

– Откуда ты знаешь?

Посейдон пожимает плечами:

– Не знаю, просто ощущение. Или, как говорят люди в этом времени, интуиция.

Как всегда, он оказывается прав, и Эвелина все-таки станет первой из ряда желающих покинуть темницу, кому действительно удастся это сделать. Все знают, что арена – это ловушка для самых отчаянных, способ хоть как-то занять время, в то время как оно замедляется так сильно, что кажется, еще вот-вот – и остановится совсем. И все равно поколения глупцов раз за разом ведутся на эту приманку, заливая арену собственной кровью.

– Мы ведь, знаешь, не сильно-то отличаемся от людей, – неожиданно меняет тему Посейдон. – Наши тела такие же хрупкие, хоть и могут быстро восстанавливать форму, а наш образ мыслей со временем стал почти не отличим от их. Мы насмотрелись на то, как простые смертные любят и страдают, плачут и смеются, и нам захотелось так же. Ты, наверное, не помнишь, но на заре веков все было по-другому. Но даже тогда люди поклонялись не нам – они поклонялись нашему образу мыслей. Они мечтали стать, как мы: непоколебимыми, свободными, не думающими об опасности и завтрашнем дне. В итоге что? Мы все стали кем-то между. Человечество понастроило своих Вавилонских башень, чтобы, как по лестницам, взбираться по ним и стучать к нам в двери. А мы стали мягче и уязвимей, чем прежде. Мы стали думать о чести и о справедливости. Мы стали бояться остаться одни. И чем сильнее становился страх, тем больше мы теряли. В чем сейчас вообще разница между нами, кроме, разве что, того факта, что мы обуздали время, а они безуспешно гонятся за ним?

Мысленно Западный Ветер не может не согласиться, хотя вслух никогда в этом не признается. Именно ревность, самое человеческое чувство из всех возможных, погубило его самого и того, кого он любил больше всего на свете.

Возможно, все дело в банальной скуке. Быть идеальным и правильным, не иметь проблем и забот – это та игра, в которой каждый является победителем. Но тогда сам факт победы уже не стоит ничего. Именно поэтому всем нам время от времени нужно проигрывать, чтобы терпкий вкус победы ощущался на губах дорогим виной, а не застоявшейся водой.